Неужели все тексты Кафки обречены оставаться чем-то единственным в своем роде и рассказ служит в них лишь выявлению общего значения? Рассказ, повествование — это мысль, ставшая последовательностью недоступных постижению событий, а его значение — это та же самая мысль, пробивающаяся через непостижимое как пронизывающий ее здравый смысл. Принимая сторону истории, мы проникаем во что-то непрозрачное, в чем не отдаем себе отчета. Истинное прочтение становится невозможным.
Читатель Кафки насильственно превращается в лжеца, и не только в лжеца. С этим связаны состояния тоски, вызываемые искусством этого рода.
Рассказы Кафки представляют собой фрагменты, и все его творчество в целом — один большой фрагмент. Поэтому неслучайно, что при их чтении мы сталкиваемся с такой зыбкостью формы и содержания... При этом страницы, которые мы читаем, отличаются исключительной полнотой, казалось бы, в них все есть.
Чтение этих вещей утомляет нас не потому, что в них сосуществуют различные интерпретации, но в силу того, что каждая тема может возникать в них как с положительным, так и с отрицательным знаком. Мир Кафки является миром надежды и одновременно обреченным миром. Этот всегда открытый и бесконечный мир является миром несправедливости и вины. О его произведениях можно сказать то, что сам Кафка говорит об изучении религии: «Это познание ведет к вечной жизни и вместе с тем является препятствием к ней». Все в его рассказах является препятствием, но может в любой момент стать средством. Немного существует в литературе столь мрачных текстов, которые в то же время готовы стать своей противоположностью — триумфом и свечением надежды. Негативное имеет возможность стать позитивным, возможность, которая на самом деле никогда не реализуется и сквозь которую проглядывает ее противоположность.
Кафка как бы постоянно находится в поисках утверждения, но прийти к нему он хочет посредством отрицания; как только начинают вырисовываться контуры этого утверждения, оно становится ложным. Но когда одно утверждение исключается, становится возможным новое утверждение. Поэтому о мире Кафки нельзя говорить, что он лишен трансцендентности или что он ей пренебрегает. Трансцендентное в этом мире есть утверждение, которое может утверждаться лишь посредством отрицания. Оно существует в силу самого факта его отрицания, оно есть потому, что его нет. Мертвый бог берет в этих произведениях реванш за свою смерть. Ибо смерть не лишает его ни могущества, ни бесконечной власти, ни непогрешимости: он имеет еще более устрашающий вид, так что нет никакой возможности его победить. Старый комендант умер, а машина продолжает жить; в нее можно внести лишь поверхностные изменения. Двусмысленность негативного есть двусмысленность смерти. Смерть бога напоминает об истине еще более жестокой — смерть невозможна. Охотник Гракх жив и мертв одновременно. Настоящая смерть не приходит к нему, и в этом его несчастье. Нет возможности покончить со смыслом вещей и с надеждой: такова истина, из которой западный человек сделал символ счастья и бессмертия, компенсирующего жизнь. Это бессмертие и есть наша жизнь.
...Рассказы Кафки принадлежат к числу наиболее черных в истории литературы. Они подвергают надежду самым мучительным испытаниям не потому, что не на что надеяться, но потому, что всегда есть на что надеяться. В море любой, самой полной, катастрофы есть островок, относительно которого нельзя знать, что он в себе скрывает — надежду или ее полную противоположность. Недостаточно, чтобы бог сам подчинился собственному закону: нужно ждать его воскресения и возвращения его непостижимой справедливости. После пародии на правосудие Иосиф К., герой романа «Процесс», умирает в пустынном пригороде, где два человека молча приводят приговор в исполнение. Но этого — того, что К. умер «как собака» — недостаточно. Стыд за безмерность вины, в которой он не виноват, заставляет его пережить смерть, обрекая его на жизнь, как и на смерть.
Перевод М.К.Рыклина по изд.: Blachot M. La lecture de Kafka //
La critique de nôtre temps et Kafka. P., 1973. P. 50–54. [www.kafka.ru]